О провале в семеноводстве Хабаровского края и многом другом.
Гость редакции газеты «Молодой дальневосточник XXI век» – Сергей Николаевич Гоманюк, бизнесмен, учредитель сельскохозяйственного предприятия «Вектор» в селе Киинском района им. Лазо Хабаровского края.
— Сергей Николаевич, как будем представлять вас в газете?
— А как надо?
— Как вы скажете.
— Хорошо: Гоманюк.
— И все?
— Все.
— Замечательно: по типу – Хрущев, Брежнев… Дескать, чего мудрить – все и так меня знают.
— Тогда пусть будет так: учредитель сельскохозяйственного предприятия «Вектор» в селе Киинском района имени Лазо.
— Вы меня удивили, сказав, что занялись оцифровкой полей в Киинском. Что это такое, зачем и почему?
— На самом деле ничего нового нет – в Российской Федерации и тем более в мире. Это электронное поле. Площадка накрывается GPS и адаптируется с физической картой. Оцифровка дает возможность перенести каждую точку поля в компьютер, где создается определенная программа для дальнейших действий. Это можно перенести на пашню, на трактор, на плуг, на сеялку, на комбайн и т.д. И самое важное – химизация полей, по которой можно задать программу. Уже есть практика, когда квадрокоптеры и малая авиация, которые занимаются обработкой или орошением полей, летают по заданному программой маршруту. Вот и все.
— Оцифрован маленький участок или большой?
— У нас порядка четырех тысяч гектаров пашни, из которых в рабочем состоянии 3200–3400 гектаров. Мы накрыли сразу всю площадь.
— И как давно?
— Занимались полтора года.
— Удовольствие дорогое?
— Ценник был довольно весомый: с нас запрашивали по 300–600 тысяч и даже по 1,5 миллиона рублей за оцифровку. К идее с интересом и с пониманием подошел зампред правительства края Юрий Чайка, поддержал нас. Мы отработали вопрос со специалистами, рассказали, что нам надо, и получили достойный вариант.
В развитых странах уже есть определенные программы, по которым даются рекомендации по конкретным культурам – какими семенами сеять, чем обрабатывать и т.д. Любой хозяйственник может взять их в электронном виде, понимая, что именно он может вырастить и с каким потенциалом. Тогда он не будет проигрывать в бизнесе.
— Как пришла идея оцифровки?
— Ничего же нового нет: жизнь предлагает – надо брать. Это у нас нет таких идей, никто не предлагает. А в других регионах они есть.
— Где?
— На Сахалине есть. В Амурской области есть. В Приморье есть. Я уж не говорю о центральной России.
— Почему вы взялись за поля – за растениеводство?
— Агропром как таковой убыточен, и надо думать, как выходить из ситуации. Если банально жить по-старому и не вводить новые технологии, то точно будет проигрыш. Поэтому единственный выход – поднять урожайность.
— Это понятно. Но почему вы выбрали Киинское?
— Это называется: когда вы проснулись, мы уже позавтракали. Почему Киинское? В то время там была свободная площадка для бизнеса.
— Насколько помнится, это то хозяйство «Киинское», которое еще недавно было банкротом, в больших долгах?
— Да. На правах аренды «Киинского» было создано предприятие «Вектор». Было взято в аренду все полностью производство и земля. Это все было в конкурсной массе. Для внешнего управляющего, считаю, был удачный выход из положения. Сейчас процедура конкурсного производства прошла, произошел выкуп всего хозяйства, выплачены все долги, в том числе и по заработной плате.
— Вы взялись за сельхозпроизводство, рискуя чем-то?
— А чем я рискую? Я абсолютно уверен, что на пятый год у хозяйства будет окупаемость. Это все рассчитывается. Если делаем ошибки, то они небольшие. Это погрешность, которую мы можем себе позволить пустить на потери.
— Сколько лет «Вектору»?
— Три. Осталось два года. Справимся.
— Как у всякого бизнеса, должна быть логика действий.
— В данном случае стоял вопрос: с чего начинать, как входить в рынок? Рынок требует качественного предложения зерновых. Опыт у меня был. И немалый. ЗАО «Соя», где я являюсь учредителем, отработало на рынке двадцать лет. Сегодня это одно из самых старых рыночных предприятий. Поэтому специалисты четко понимали: нужна сохранность зерна. И первым шагом была полная реконструкция всех складов – разгрузки, погрузки, вентиляции, сушки, сепарации и т.д. Первые вложения средств пошли сюда.
Вторые вложения были в технику – покупку тракторов, комбайнов, навесного оборудования. Третий этап – уход во внутренние дела. Меньше затрат на гектар не сделаешь. Сколько земля требует внимания, столько и уделишь. Но она может быть благодарнее. То есть надо экономить на том, что можно при определенных затратах выращивать урожай больше. Вот такая логика. Оцифровка в ее русле.
— Что такое электронное поле? Как его «потрогать»?
— Это теория, которая лежит в компьютере. А дальше на нее накладываются всякие расходы, которые ты можешь себе позволить. У меня бюджет позволяет ежегодно порядка 1,5–3 миллионов рублей вкладывать только в техническое оснащение. На сегодня мы смогли себе позволить только зачипировать плуги, диски, сеялки, культиваторы – то, что даст необходимый первый эффект.
Пример. Поставили чип на плуг. Программа дает трактористу задачу – пахать на глубину в пятнадцать-двадцать сантиметров. Если он ее не выполнит – брак будет записан в компьютере. Что мы получаем? Нет обмана – раз. Пахота идет качественно – два. Так же и по всем другим видам посевных работ, внесению удобрений, гербицидов. У агронома есть возможность четко анализировать качество работ на всех этапах посевной. Не надо стоять над душой. Ты можешь в любом месте в любое время открыть смартфон и увидеть реальную картину. Руководитель все видит: когда завелся трактор, когда и куда поехал, сколько времени работал, как работал, в каком скоростном режиме и т.д. Раньше как было? Утром провел планерку, отматерил всех и за все и отправил работать. А здесь без матов ежесекундно идет контроль. На технику ставится обычная сим-карта, которая позволяет в телефонном режиме передавать информацию на компьютер.
— А тракторист?
— А что тракторист? Он как работал раньше, так и работает – только под тотальным контролем. Бригадир с телефона или планшета показывает ему, какие были нарушения. Тракторист понимает, что незримый контроль ведется постоянно и ему придется отвечать за допущенный брак.
— Завтра тракторист откажется от такой лютой работы…
— Вы плохо думаете о людях! У нас стабильная и своевременная заработная плата, привязанная к выработке. И люди работают. А где в деревне другая надежная работа?
— Где здесь зарыта экономия?
— Анализ показал, мы уже имеем экономию порядка 10–12 процентов только на топливе. Ожидаем, что по удобрениям возможна экономия порядка 20 процентов. Откуда? Раньше тракторист работал в поле по неким ориентирам, он четко не видел, куда идет трактор. Сейчас он ведет трактор четко по GPS – навигатор не позволит сделать нахлест, дважды отсеяться или обработать одно место и пр.
— Интересно, какая возможна точность?
— Один-два сантиметра. Причем все остается в программах – мы стали вести статистику работ. И даже через пять лет мы сможем посмотреть, какие были погодные условия, как велись работы и что выросло на каждом поле. Даже если придет новый человек, он будет понимать, какое поле и как работает.
— Что вы нынче посеяли таким образом?
— Ячмень, пшеницу, овес, люпин, кукурузу. Мы же построили нынче комбикормовый цех. Поэтому для своих нужд стали выращивать зерновые.
— И какой урожай?
— Ячменя взяли по 29,9 центнера с гектара, овса – 30. По пшенице не очень хороший результат – 24,5 центнера. Для края это хорошие показатели, но нас они не устраивают.
— А что планировали получить?
— По ячменю и овсу мы получили выше запланированного. По люпину ожидали 40 центнеров с гектара, вышло меньше — получили убыток. По пшенице рассчитывали на 20 центнеров с гектара, вышло чуть больше, но все равно нас это не радует.
— Чьи семена?
— Пшеница алтайская, ячмень – еврейский, овес – переходные семена были. Мы брали элиту – надо брать хорошие семена, иначе смысла нет.
— В крае не закупали?
— Мы брали сою в семенном фонде. Пшеницы, ячменя в фонде не было. Никому не советуем там брать. На отвратительном уровне, конечно, семеноводство в крае. Так и напишите.
— Так и занялись бы размножением семян…
— Проблема с кадрами. Ходил бы бесхозный профессор, конечно, пригласил бы его на работу – заняться семенами, и деньги бы вложили. Но где взять профессора?
— Про кадры. У вас работают свои – киинские?
— Свои. Они вполне обучаемы. Конечно, с кадрами есть проблема. Но мы в этом году нашли, лелеем, поддерживаем двух молодых ребят. Есть люди из Амурзета, из Биробиджана. Жилье построили. Но опять же: стоят две квартиры – не востребованы. Уговорили агронома после института работать у нас, обещаем золотые горы, надеемся, что будет толк. Мало кто хочет работать в деревнях – особенно механизаторами. Есть вопрос.
Но (если говорить дальше) что дает оцифровка полей? Использовать технику выше норм – то есть по полной программе, вплоть до ночной работы. Тот же комбайн будет ходить по полю по GPS, может даже фары не включать. Скажем, нагрузка на комбайн 400 гектаров, а мы сегодня уже выжимаем 860. Техника стопроцентно загружена. Затраты снижаются.
— Исполняется технология…
— Да это же банальные вещи!
— Ну как банальные, когда это основа?
— Это вчерашний день. Я не думаю, что на этом надо заострять внимание. Есть агротехнические сроки. Их выдерживают. Главное – уложиться. Поэтому не экономишь на технике. Не успел в нужные сроки, значит, лучше не делать. Потому что недобор одного центнера урожая с гектара — это потеря двух тысяч рублей. Зачем терять? Это не шутки. Поэтому о соблюдении технологии никто и не говорит – и так уже занимаются.
Не хватает только грамотности. В крае появились китайские специалисты, у них есть чему подучиться. К сожалению, они работают лучше, чем мы. Если мы ставим для себя планку по той же сое в 18-22 центнера с гектара, то у них нормальное явление 22-30 центнеров. А по краю ее урожайность 13 центнеров. Это полный минус! Да и фермеры намного серьезнее подходят – уже не зарывают семена в землю.
— Какой, однако, оптимистичный взгляд у вас на фермеров! Вернемся к «Вектору» — инвестиции частные или бюджетные, или кредит?
— Частные деньги. Но развитие планируется на основе кредитов. «Вектор» освоил уже 150 миллионов рублей. Эта сумма достаточная для растениеводства. А в перспективе у нас и животноводство. Но первый этап уже есть – мы обеспечили потребности кормами, дошли до разумного уровня. Было же раньше: коров привезли, а кормить нечем.
— У вас кукуруза на зерно или на силос?
— В прошлом году был силос, но продать не смогли – консервация осталась. А в этом году растим на зерно. Мы поставили современную сушилку – она идет в технологическом процессе. Если кукурузу не высушить — сгорит.
С кукурузой нам еще стоит поработать. Сначала пробовали четыре сорта: два дали убыток, два показали хороший результат – это был 2016 год. В прошлом году там, где растили на зерно, взяли по 100 центнеров с гектара – хороший был урожай. Но мы промахнулись. Кукуруза не сохла, влажность доходила до 28 процентов. А на каждый процент влажности уходит литр солярки – мы несли потери на сушке, по полторы-две тысячи рублей на тонну зерна. Решили дождаться холодов, чтобы влажность выморозило. И просчитались. Холодное зерно отпотевало, влага не ушла. Эффекта не получили, а затраты еще больше увеличились. Но ничего – пережили.
— Несколько сортов кукурузы – какие лучше?
— Проблема в чем – идет полный обман с семенами. Российские сорта не пошли полностью – мы не подходим под их стандарты. Трудно быть патриотом, когда урожайность идет в 15–20 центнеров. А югославские и американские дают по 60–100 центнеров с гектара. Но и зарубежные семена были двухлетней давности – никто свежие не даст. Потенциал, понятно, теряется. Кого упрекать? Пока готовимся к хорошей жизни – мы ж верим, что и наши аграрии заработают, и семена будут хорошие.
— Американская кукуруза с ГМО?
— Выбросьте из головы такие домыслы! По закону любые завезенные в регион семена мы сдаем на анализ в Россельхознадзор – там сразу выявляется наличие ГМО. Потом: есть программа противодействия ГМО, утвержденная президентом. Поэтому дважды в год к нам приезжает прокуратура, ФСБ – прямо с поля, без нашего ведома, берут анализы.
— ФСБ разбирается в ГМО?
— Она во всем разбирается. Есть программа, видимо, там есть сфера их действий. Для вашего сведения: ГМО оставляет след даже в земле на два-три года. Дальше: любой переработчик покупает у тебя зерно с декларацией – опять требуются анализы. Потом уже сам переработчик, делая свою продукцию, тоже сдает анализы. Поэтому в Хабаровском крае ГМО не может быть – здесь нас все органы так прорабатывают, что аж тошно.
— Следующим этапом, вы говорите, будет животноводство?
— Да, это наш следующий этап, и к нему надо подходить так же, как к растениеводству. Мы сейчас полностью отработали вопросы по роботокормлению, роботопоению, роботодоению, выращиванию телят и т.д. Сегодняшние технологии позволяют три дня вообще не заходить на ферму. Будут высокие надои. Будет валовая продукция. Будет качество молока. Представляете, что такое не трогать молоко руками? Чистейший продукт!
На таких фермах сильнейший стресс для коров – это когда входит человек с планшетом. Потому что они понимают – будет укол ветеринара! Других людей нет. У них сразу падает удой.
— Что значит «отработали»?
— Значит – просчитана вся экономика. Мы идем к тому, чтобы сделать полностью роботизированную ферму.
— Как в хозяйстве «Хорское»?
— В «Хорском» только один этап – роботодоение. Оно неплохо работало, там был хороший директор, удои доходили до сорока литров в день от коровы. Но сегодняшние технологии позволяют охватить весь цикл.
— Что вы ожидаете от роботизации?
— Освобождения. Мы сейчас помимо оцифровки переходим на чипирование и согласованность всех механизмов производства. Идет обычная работа: комбайн намолотил зерно, ссыпал его в тележку, тракторист привез зерно на склад… По каждому процессу идет информация на компьютер – человеческий фактор не нужен. Мы еще в этом году помучаемся с работой по-старому, но я пообещал своим кладовщикам, что они будут только наблюдать и изучать работу на компьютере. Это освобождение. Это разгрузка персонала. Так будем делать по всем направлениям. Мы к этому подходим. Будут заниматься компьютерным самообразованием – будут больше спать.
— И что, селяне сядут за компьютер?
— Уже сидят! Работают. Им нравится. И понимают, для чего это все делается.
— Что вы хотите сделать в Киинском – образцово-показательное хозяйство?
— Что-то ж нужно делать! Вот мы и занимаемся.
— Вы нас умиляете! Своим юмором. Вы хотите сказать, что сельский народ, которого еще недавно называли спившимся, сейчас работает по вполне современным технологиям?
— Стопроцентно – нет, но процентов пятнадцать работают вполне достойно. Конечно, часть людей отсеялась – кто ушел на пенсию, кто в другие сферы.
— Чего достигли оставшиеся?
— Экономика гласит: в агропроме на одного работающего должен быть доход в пять миллионов рублей стоимости валовой продукции. Если этого нет, требуется рост. Мы сегодня получаем на одного работника порядка трех миллионов рублей дохода.
Где рост? Если наши четырнадцать механизаторов в предыдущие годы обрабатывали 2200 гектаров пашни, то сегодня те же люди на той же технике обрабатывают на 300 гектаров больше. Вот что дала только оцифровка.
А мы же еще занялись мелиорацией, которой никто не занимался. Все поля заплывали. Сейчас у нас в каналах журчит вода – мы вскрыли старые системы, прочистили их. Немного – гектаров триста. На следующий год введем таким образом в оборот еще столько залежи. Земля приводится в порядок. Радуемся!
— Есть ли в сельских делах некий предел?
— Конечно! По валовой продукции предприятие достигло определенного пика в растениеводстве. На 80 миллионов рублей мы уже вышли, ожидаем 100–120 в этом году. Это предел, что может дать земля. Рост будет, но по два-четыре процента в год. Занявшись животноводством, мы выйдем на 220–240 миллионов рублей валовой продукции. Это будет предел.
— Но вы же нашли формы разумного взаимодействия с другими предприятиями.
— Да. С Комсомольской птицефабрикой и Хабаровским племптицезаводом организовали кластер: то, что мы вырастили, они все забирают. У меня нет проблемы сбыта. У нас заключены фьючерсные сделки, ценник обговорен еще весной. Помимо того что я не хочу работать (мы уже все вопросы решили), так еще хочу, чтобы люди поменьше работали и побольше спали.
— Смеетесь?!
— Это предел: смотреть, как работают другие. Что еще нужно? Нет проблем! Мы же не слышим сейчас проблем по сельскому хозяйству, как было раньше. Разве это не достояние? Все решается своим путем, идет развитие.
— Вы имеете в виду страну? Или у вас такой оптимистичный взгляд на сельское хозяйство края?
— А вы хотите услышать от меня ярую критику? Все идет своим чередом. Все идет вопреки. Просто у народа стало больше информации, и он действует самостоятельно. Вот как у нас: одно порождает другое. Занялись растениеводством — попутно создали кластер. Провели цифрование — бригаде из четырех умнейших парней, которые соображают в технологиях, дали бизнес, после нас они уверенно будут зарабатывать деньги.
— И опять же: наша краевая сельскохозяйственная политика…
— …это ваша политика. Мы говорим об оцифровке полей. Прошу в сторону не уходить.
— И все-таки: уклон сделан на мелкие хозяйства. Но ваш опыт оцифровки те же фермеры не потянут.
— Не потянут. Вы правы. Но надо не жадничать. Надо отдавать новые технологии – пусть пользуются. Идеология такая: писать технологию как армейский устав – пошагово, что и как делать.
— И кто это организует?
— Пока это все умирает в нашем предприятии. Не знаю – кто будет делать? Будет кому интересно – мы поделимся.
— Стало быть, смотрим на кооперацию?
— Никогда никакая кооперация не поделит деньги справедливо. Значит, будут скандалы, кидалово. Единственно, где работает кооперация, это в улусах в Якутии. Я их спрашивал: как долги собирают? Да, говорят, застрелим – и все! Наивно верить в кооперацию. Как только пришли деньги, так сразу думают, как их не отдать. Вы же знаете природу бизнеса – только деньги, только возврат финансов.
— Не нравится такая ваша мысль: только возврат финансов.
— А у меня узкая задача: три тысячи гектаров, которые должны работать. Это не основная задача, есть и другие, которыми занимаюсь в этой жизни. Но это продуманное направление. Я рад, что оно эффективно работает, люди вовремя получают зарплату, платятся налоги. Что еще от меня надо?
— А мне видится, что сельское хозяйство – не только бизнес, оно имеет социальную направленность.
— Хорошо, порассуждаем. Мы построили два дома, купили две квартиры для специалистов и сделали общежитие для механизаторов. С кем работать? Мы готовы привлечь ребят из училища, из армии. Чем завлечь? Дать большие деньги – экономика не потянет. Но к этому надо стремиться. Вот когда мы дадим пятимиллионную валовку на человека, тогда можно будет говорить о зарплате в 50–100 тысяч рублей.
Вообще, к деревне надо относиться политизированно – просто благодарить селян, что они там живут.
Что удалось мне? Удалось пока удержать народ в селе и частично привлечь новых.
Со спокойной совестью могу сказать, что за время работы Виктора Ивановича Ишаева произошла деградация директорского корпуса. Они не думали о бизнесе, они думали, как выжить и остаться директором. На этапе 2000–2008 годов они и страдали, и теряли, и банкротились… Поэтому при первой попытке войти в рынок они все и упали. А сейчас Хабаровский край подходит к уровню требуемого умения работать в сельском хозяйстве. Те же фермеры: пусть учатся выживать самостоятельно. Могу позволить себе сказать: не всегда хорошо, когда всё дают, когда кормят с руки. Это расслабляет.
Музыкальные школы, театры – это дороговато для края. Положить эту ношу на бизнес – это невозможно.
Привозить людей вахтовым методом? Не каждый решится. Если подтянуть сюда людей из азиатских республик, то получим завтра конфликт, а послезавтра они согнут нас всех в бараний рог.
Поэтому развитие может остановиться, если не будет кадров. А технологии – та же роботизация – это выход. Так весь мир делает. В этом ничего нового.
Но я не знаю, что надо делать, чтобы село заполнилось людьми.
— Как вы считаете, почему у вас все получается?
— Я уже двадцать лет в сельском хозяйстве. Опыт – его не пропьешь. Возраст и мудрость приходят одновременно. Плохо, когда возраст приходит один.
— Однако, остряк! Почему вы пошли в сельский бизнес? Вы же в молодости (в Комсомольске) занимались другим делом.
— Да, у меня строительное образование, занимался металлургией. Время было такое… За нефтянку, за газ деньги не платили. А за зерно, за хлеб деньги всегда собирали. Сменил направление на то, что давало доход, – зерноперерабатывающий комбинат на Красной Речке. Пришла идея заняться белком, который будет востребован всегда. Белок – это соя. Изучил, что можно сделать с наименьшими вложениями, чтобы получить доход. Заработал комбикормовый завод. Это одно из основных направлений для Дальнего Востока. Все продавали сою нам, мы доводили ее до кондиций кормов для животноводства. Продавали и нашим, и новосибирцам, сейчас продукция расходится по всей стране – мы попали в волну, когда поднималось бройлерное птицеводство. А сейчас — как бы не было печально – рынок меняется в сторону Китая (потребление сои в пищевой промышленности). Ничего в этом страшного нет. Страна идет на самообеспеченность по сое: потребление порядка пяти миллионов тонн, а собственного производства 3,6 миллиона тонн. К выращиванию сои присоединились другие регионы. Продукт имеет свою динамику, завтра может стать непопулярным – почему мы уже сегодня изучаем другие культуры, за счет которых можно жить.
— Ваш взгляд на сельскохозяйственное производство – вы не ответили.
— Хорошо, я скажу. По растениеводству: в крае реальный провал по семеноводству – к хорошим семенам нет доступа. Семян в крае должно быть в достатке для любого хозяйства. Если нет на это федеральных денег, есть смысл найти свои. Это вопрос номер один.
Дальше: должна быть технология анализа земли – где и что можно выращивать, а что нельзя.
Я считаю, большой утратой для края была потеря бройлерной птицефабрики. Они потребляли порядка 30 тысяч тонн кормов в год – это практически тот рынок сбыта, где все хабаровские фермеры и все хозяйства могли реализовать свою продукцию. Тем самым мы отошли от большой кооперации.
Навязывать фермеру занятие животноводством – это утопия, потому что он будет зависим от переработчика, который сломает цену. О кооперации мы уже говорили. Дальше: несбалансированность по торговым сетям. Нет рычагов регулировать собственную продукцию. Крупные компании захватывают молочный рынок – они не дадут ходу даже развитому самостоятельному молокозаводу. Они заваливают рынок молочным фальсификатом. И прочее, и прочее…
Очень много в сельском хозяйстве несбалансированности – говорить обо всем не хватит времени.
— И все-таки: что будет?
— Что будет? При сегодняшней политике земли скупят китайцы через завуалированные сделки – как в ЕАО. Скупят и будут работать на продовольственную безопасность КНР.
— Такое у нас светлое будущее?
— А что вы хотите? Банки кредиты не дают – у них свои нормативы. Своих денег недостаточно. Те хозяйства, которые пошатнутся, они вовремя продадутся. Кому? Тем, у кого есть деньги. А у кого есть деньги?
— И на такой хлипкой ноте заканчивать наш хороший разговор?
— Интересно: вы задали вопрос – я ответил. Это мое мнение. А могут быть и другие. А что в этом плохого? Чем вам не нравится? Вы против? А возьмите 1920 год – у нас здесь было 22 процента китайского населения, и нормально уживались. Что обидного в том, чтобы есть с рук китайцев??? Вы в магазинах чьи овощи-фрукты покупаете???